Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 122

122

— Пойдемте, пойдемте, мой друг! — поторопила Наталья Павловна остолбеневшего писодея, который уставился на золоченые каминные часы в виде фавна, ущемляющего нимфу.

— Иду, иду… — Он споткнулся о медвежью шкуру, распластанную на полу.

Взяв за руку как маленького, хозяйка провела его по дому. На стенах висели картины, изображавшие женскую наготу как в академической достоверности, так и в треугольных муках авангарда. Задняя стена дома оказалась прозрачной. Через стеклянную дверь они вышли на полукруглую открытую веранду, буквально нависавшую над обрывом. Внизу, между курчавыми берегами, широко петляла Москва-река, алея в лучах заходящего солнца. В чистом небе уже обозначилась будущая луна, напоминая бледное круглое облачко. На веранде в окружении плетеных кресел стоял большой стол, а на нем — старинный начищенный самовар, весь в медалях, как ветеран, собравшийся на митинг к Зюганову. В узорной ограде обнаружилась калитка, от которой к серому речному берегу и деревянной купальне спускалась крутая железная лестница. Наталья Павловна сделала несколько шагов вниз по рифленым ступеням, но потом, передумав, вернулась:

— Не будем терять времени!

— Конечно, — кивнул Кокотов, чуя в теле набухающий гул вожделенья.

— Идемте, я вам еще кое-что покажу!

Она провела его по боковой лестнице в японский сад камней с крошечными сосенками и дубочками. На возвышении под открытым небом стояло массивное джакузи, а чуть в глубине — маленький домик под плоской крышей. Автор «Русалок в бикини» заглянул в пустую белую ванну, усеянную хромированными дырчатыми бляшками. Ветер намел в нее сухих листьев: видимо, тут давно никто не мылся.

— Знаете, я люблю сидеть здесь одна. Особенно зимой. Вообразите: на лицо падает снег, а ваше тело в теплой бурлящей воде. Роскошно, правда? Но вообще-то джакузи рассчитано на двоих. А в этом домике вы сможете сочинять, никто вас не потревожит. Я буду приносить вам чай. Вы какой любите?

— «Зеленую обезьяну».

— Не-ет! Надо пить «Проделки праздного дракона».

— Почему?

— Узна-аете! А вечером у камина вы будете читать написанное. Потом мы будем обсуждать. Спорить, ссориться. Правда, роскошно?

— Правда!

— Нет, вы мне будете читать в постели, перед сном. Ведь так лучше?

— Гораздо! — отозвался писодей, ощущая тяжелые толчки в груди.

— Вам здесь нравится?

— Очень!

— Но ведь и на озере тоже хорошо, правда?

— Хорошо…

— Можно плавать по Истринскому водохранилищу.

— Можно…

— Даже не знаю, что и выбрать. Я ничего не хочу отдавать Феде!

— Трудная задача.

— Что же нам делать?

— Не знаю! — всхлипнул автор «Похитителей поцелуев» и, не стерпев, впился губами в беззащитную шею Натальи Павловны.

— Ой! — вскрикнула она, отпрянув. — Я же не показала вам мою зеркальную спальню!

Они вернулись в дом. Поднимаясь вслед за хозяйкой по резной лестнице и любуясь скорой добычей, туго обтянутой лосинами, Кокотов испытывал то особое мужское предвкушение, то упоительное предстояние, когда женщина уже сдалась сердцем и до обладания поверженным телом, податливым и проникновенно влажным, остаются минуты горячечного воображения, которое всегда оказывается почему-то ярче и острее случившегося потом. Наверху Обоярова, шаря выключатель, замешкалась, и он натолкнулся на нее всей своей готовностью. Когда зажегся свет, бывшая пионерка обернулась и посмотрела на писодея с лукавым уважением.

Спальня была огромная, с глухими тяжелыми портьерами на окнах, пушистыми коврами, большой овальной кроватью, задвинутой в альков и застеленной алым бархатным покрывалом. А вот зеркал не оказалось — ни на стенах, ни на потолке. Курчавые рамы были пусты, а вверху виднелись неряшливые скрещения дюралевых кронштейнов и деревянной обрешетки.

— Гад! Гад! Гад! — взвизгнула Наталья Павловна и, гневно пнув ногой, опрокинула пуфик.

— Кто?

— Лапузин. Он испугался!

— Чего?

— Того, что я навсегда останусь в этих зеркалах и буду смотреть на него сверху!

— Вы думаете?

— Конечно! Ну что мне с ним сделать?

Вместо ответа автор «Кентавра желаний», издав нечто среднее между стоном и боевым кличем, опрокинул бывшую пионерку на кровать.

— Ну не надо же, не надо, Андрей!

— Почему-у?

— Я верю, верю… вы хороший… вы сильный… вы все можете! — отбивалась она.

— Могу… Все… Да!.. — бормотал он, роясь губами в ее груди.

— Но только не сегодня…

— Сего-одня! — писодей хватил ртом воздуха, точно вынырнул из пучины, и снова впился в Наталью Павловну.

— Андрюшенька, не надо, не надо… — Она с трудом вывернулась из его объятий, села на кровати и перевела дух. — Вы чего хотите — моей любви или моей крови?

— В каком… смысле?

— Ах, вы недогадливы, как все рыцари!

— Ну почему же? — осознал наконец Кокотов. — А если немножко? Чуть-чуть… Как-нибудь… — глупо предложил он.

— Дурачок! — Обоярова отвесила ему необидный подзатыльник. — Зачем мне «немножко» и «как-нибудь»? Послезавтра я вся ваша. Не чуть-чуть, а вся! Понимаете, мой спаситель?

— Да-да, конечно…

Растрепанная женщина встала с измятой кровати, тщетно поискала взглядом зеркало, поправила волосы наугад и прерывисто вздохнула:

— К тому же я очень несдержанна. Страшно кричу. Не надо, чтобы это слышал Мехмет и особенно его янычариха. Она меня ненавидит. Хотела даже отравить. Вставайте! Я опаздываю.

— Куда-а?

— У меня переговоры с Лапузиным и его юристами.

— Вы мне не говорили…

122