Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 128

128

Жарынин встал, поднял руки, как дирижер, призывающий оркестр к вниманию:

— Позор!

— Позор, позор, позор! — подхватив, зашелестели старики.

— Хорошо! — Он остановил их круговым движением ладони и спросил: — Аркадий Петрович, вы уверены, что Прохор даст судье нужную установку?

— Разумеется! — директор обидчиво дрогнул щекой. — У Проши диплом Оклахомской лиги гипноза.

— Ну, смотрите у меня!

Потом долго спорили, в какой момент следует войти Ласунской. Договорились так: режиссер даст знак, Аркадий Петрович отправит эсэмэску Тамаре, а та будет ждать сигнала за дверью и сразу запустит великую актрису в зал. Наконец появились супостаты. Сначала вошли два охранника и внимательно осмотрели помещение, даже заглянули под судейский стол. Затем появился злодей Ибрагимбыков, неторопливый, самоуверенный, но вежливый: он уважительно поклонился ветеранам и чуть насмешливо — Жарынину. На рейдере был дорогой темно-серый костюм, лаковые крокодиловые штиблеты цвета красного дерева и белоснежная сорочка с высоким, упирающимся в скулы воротником. В руках он держал портфельчик, похожий на тот, с которым приезжал в «Ипокренино» пижон Кеша. Когда мерзавец проходил мимо соавторов, на них пахнуло хорошим парфюмом. Жарынин втянул воздух и выругался:

— Эгоист!

— Почему? — не понял Кокотов.

— Шанель.

— Это женские…

— Сами вы женские! «Шанель. Эгоист». Последний писк старушки Коко.

Ибрагимбыков устроился у окна, по бокам сели суровые телохранители в черных хромовых куртках. Злодей посмотрел на золотые часы (с такими его не пустили бы к Начфуксу даже на порог), вздохнул и стал наблюдать за вялым свободолюбием осенней бабочки, заточенной между оконными рамами.

Пришли мопсы. Они важно поздоровались с рейдером, едва их заметившим, и сели рядом. Боледина разложила на плечах кудлатые волосы, напоминавшие прическу китайской Барби, поправила понурую грудь и принялась любовно рассматривать свой перстенек. Начинающий Солженицын, похожий на подрощенного гнома, тут же открыл ноутбук и, роясь пальцами в бороде, углубился в работу над новым романом. Ведмедюк, встретившись с Кокотовым взглядом, нагло усмехнулась. На ее лице, похожем на физиономию пожилого индейца, можно было прочесть: «Сами виноваты! Мы вам предлагали!»

— Мерзавцы! — шепнул возмущенный писодей.

— А вы разве встречали среди писателей порядочных людей?

— Конечно встречал!

— Например?

— Достоевский!

— Да, пожалуй. Но он был лютый игрок и в неточках разбирался…

Последним в стане врагов появился адвокат. Как и положено защитнику бандитов, он был обрит наголо, одет в затертый джинсовый костюм, грязные кроссовки и походил на громилу из боев без правил. Ручищи у него были здоровенные, со сбитыми костяшками, а на левом мизинце красовалась синяя наколка-перстень с буквой «А», вписанной в ромб. Он развалился на стуле, закинул ногу на ногу и, достав из наплечного планшета бумаги, стал разглядывать их с презрением, словно кипу рекламных проспектов, вывалившихся из почтового ящика.

Жарынин сделал незаметный знак своему ветхому воинству, и оно угрожающе зароптало:

— Позор, позор, позор…

Ибрагимбыков отвел взгляд от бабочки, усмехнулся и движением руки успокоил охранников, подавшихся было вперед, чтобы прекратить поношение. Адвокат даже не оторвался от бумаг. Снова высунулась дожевывающая голова секретарши и, оценив обстановку, скрылась. Злодей и режиссер, встретившись взглядами, долго смотрели друг другу в глаза: игровод с ненавистью, рейдер — с примирительной иронией. В конце концов горец, не выдержав поединка, вновь заинтересовался бабочкой за стеклом.

— Встать! Суд идет!

Звякнули потревоженные награды ветеранов. Кокотов, поднимаясь со стула, задумался: а что, собственно, значит выражение: «Суд идет!»? С одной стороны, это можно истолковывать буквально, мол, входит судья и направляется-идет к столу. С другой — можно понять совсем иначе: суд уже начался и продолжается-идет, пока не закончится. Так и не решив, какая из двух версий верней, писодей оглядел судью. Какая же она маленькая, чуть выше Пахмутовой! Рыжеволосая. Лицо круглое, детское, веснушчатое, но серьезное, усолидненное массивными очками.

— Рыжая! — тихо огорчился игровод. — Это плохо!

Однако сумрачность Добрыдневой выглядела ненастоящей — такую напускают на себя смешливые от природы люди, чтобы не расхихикаться в неподходящем месте и в неподобающий момент. К тому же на служительнице Фемиды была просторная черная мантия, отчего она удивительно напоминала начинающую колдунью Гермиону — подружку Гарри Поттера. Добрыднева села, положила перед собой толстые папки и странно повела плечами, точно мантия жала ей под мышками.

— Слезонепробиваемый жилет! — шепнул режиссер соавтору.

— Да ну вас!

Судья обвела зал строгим взором и объявила тонким девчачьим голосом:

— Рассматривается гражданское дело по иску Ящика… — она невольно улыбнулась, — Савелия Степановича, — к Ибрагимбыкову Отару Ивановичу о признании недействительной сделки по приобретению акций ДВК «Ипокренино». Истец явился?

— Да, ваша честь!

— Хорошо, сядьте! — Судья с интересом посмотрела на золотую звезду «Гваделупской каракары».

— Ответчик?

— Здесь, ваша честь, — Ибрагимбыков с готовностью встал и вежливо поклонился, точно на светском приеме.

— Горный козел! — пробормотал Жарынин и сделал старикам тайный знак.

И тут же волна серной кислоты набежала на мертвый песок:

128