Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 132

132

Елена с мужем и дочерью вернулась в Москву ни с чем: квартиру в Кертыме пришлось продать чуть ли не за казан плова: русских позорили, издевались, гнали в Россию, угрожали. Потом убили кошку Мусю и бросили на пороге. На родине бывшему капитану Оленичу пенсия и жилплощадь не полагались — за самочинное увольнение из рядов и службу в вооруженных силах сопредельного государства. Он устроился охранять казино. Потеснили Зинаиду Автономовну и Никиту Ивановича, зажили вместе в трехкомнатной полковничьей квартире, а летом выезжали на фазенду в Барыбино. Так бы и жили не тужили, растили Настю, но неугомонной теще пришла в голову сумасшедшая идея: купить дочери, внучке и зятю отдельную площадь. Задумано — сделано: несмотря на отговоры, она, взяв в банке кредит под квартиру и дачу, вложила деньги в «чемадурики», которыми бредила тогда вся страна. И потеряла все.

— Сумасшедшие! — повторила Валюшкина.

— Да уж… — согласился Кокотов, вспомнив, что все беды ипокренинцев начались именно с краха «Плюйвиталлимитед».

…Продав украшения, шубы и сервизы, которые полковник Обиход многие годы любовно приобретал для супруги в спецсекции Военторга, удалось наскрести на комнатку в люберецкой коммуналке. Там, за занавеской, Зинаида Автономовна и пролежала безмолвно, безучастно до конца своих дней: от раскаянья ее долбанул инсульт, такой же мощный, как и она сама. Никита Иванович с горя хотел застрелиться, но передумал. Впервые в жизни оказавшись не только без вышестоящего начальства, но и без командной заботы жены, он оторвался по полной: поехал проведать кубанскую родню и сошелся со своей первой станичной любовью — молодящейся оборотистой вдовой.

Но беды в одиночку не ходят: вскоре слегла и Елена. Оленич, безумно любивший жену и падчерицу (Настя бросила на Кокотова непримиримый взгляд), начал ездить в разные опасные командировки. Он хотел заработать на квартиру хотя бы в Подмосковье, но жилплощадь все дорожала, и денег хватало только на еду и лекарства. Чтобы ухаживать за двумя лежачими больными, Настя после школы выучилась на медсестру и устроилась в больницу, где удавалось почти даром доставать дорогие препараты, экономя на бесхозных пациентах. Но это не помогло: сначала умерла Елена, до конца верившая, что из-за плохой кертымской воды страдает хроническим катаром желудка. А через полгода скончалась Зинаида Автономовна, ушла, не опамятовавшись, из этого подлого мира, который так жестоко разрушил ее дисциплинированное счастье. Комнату унаследовал новобрачный Никита Иванович и, выставив внучку, поселил там сына своей лихой станичницы.

Но пока был жив Оленич, все как-то обходилось: он пошел в контрактники, зарабатывал, снимал двухкомнатную квартиру, где сам почти не жил. Один только раз долго отлеживался после контузии. Потеряв Елену, капитан не женился, никого себе не завел, а только пил и воевал. Во время его долгих командировок Настя приглашала пожить к себе Любу, с которой сначала работала в люберецкой больнице, а потом они перешли вместе в «Панацею».

— Да, так веселее, — объяснила, смутившись, помощница Шепталя.

Настя готовилась в медицинский институт, старалась, трижды сдавала на бесплатное отделение и трижды не добирала баллов. Наконец добрые люди разъяснили, что нужных баллов она не наберет никогда, так как «бесплатные» места тоже продаются. Чтобы купить «бесплатное» место, Оленич снова поехал в командировку в Чечню. Там его знали и уважали даже полевые командиры — за то, что ни оружием, ни бойцами, ни военными тайнами не торговал. Но, видимо, лимит везучести, отпущенный в той или иной мере каждому человеку, он исчерпал до дна. Во время утреннего развода на плац ворвался, снеся блокпост, грузовик, набитый взрывчаткой…

— Помните? Этот теракт по телевизору два дня показывали, — спросила Настя с горькой гордостью.

— Да-да, конечно, — кивнул Кокотов, ничего, разумеется, не помня: в Чечне постоянно взрывали, убивали, похищали — и все это с утра до вечера показывали по телевизору.

…В общем, ничего от Оленича не осталось, чтобы в гроб положить. После смерти отчима Настя бросила мысли об институте: они с подругой едва наскребали на то, чтобы оплачивать квартиру и кое-как одеваться. Вот, в общем-то, и все…

— А почему ты раньше не приходила? — после долгой и тяжелой паузы спросил Андрей Львович.

— Она стеснялась, — ответила за нее Люба.

— Чего стеснялась?

— Ну-у… вы могли подумать, что ей от вас что-нибудь надо…

— А теперь. Ничего. Не надо? — усмехнулась Валюшкина.

— Надо.

— Люба! — вскрикнула Настя с надрывом.

«Как же она похожа на Елену, мгновенно из мечтательной флегматичности впадавшую в истерику, минуя остальные стадии!» — подумал Кокотов.

— Что — Люба? Люба-то головой думает, а не другим местом! Любе не рожать!

Некоторое время все молчали, Настя шмыгала носом, а писодей корил себя за то, что сразу не заметил округлившийся живот дочери.

— Отец есть? — задал он глупейший вопрос, от которого чуткая Нинка мотнула головой.

— Отец? Конечно! Как же без отца? — засмеялась Настя и посмотрела на автора «Роковой взаимности» с пожизненным укором.

— Он сказал, что женится, если у нее будет жилплощадь, — доложила подруга.

— Такой. Не нужен! — со знанием дела фыркнула бывшая староста.

— Да, в самом деле, альфонс какой-то… — согласился Кокотов.

— Вы так считаете? — Дочь посмотрела на отца с явной насмешкой.

Видимо, в свое время злопамятные Обиходы напичкали девочку подлыми небылицами о прожорливом приймаке, не умевшем ни плитку положить, ни добыть семье довольствие.

132