Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 153

К оглавлению

153

— Это правда, Дмитрий Антонович? — спросил Болтянский.

— Да. Нам важно было нейтрализовать Проценко перед судом.

— Но суд-то мы проиграли?

— Проиграли.

— Значит, кондиции можно считать утратившими силу, как пакт Молотова — Риббентропа!

— Совершенно верно.

— Мы так и подумали!

…Возмущенные наглостью Проценко, ветераны стали изобретать ему новое наказание. Злата предложила бойкот. Внебрачная сноха Блока — бойкот с целенаправленным плеванием в лицо. Композитор Глухонян призвал коллективно покидать столовую, едва обжора появится на пороге. Но против категорически высказался Огуревич, ведь тогда еду придется снова разогревать, а это лишний расход электричества. Новому хозяину «Ипокренина» может не понравиться…

— Не будет никакого нового хозяина! — набычась, проговорил игровод.

— Да, Кеша тоже надеется на Верховный суд, — кивнул старый фельетонист.

— На Верховный суд надеются только идиоты и бандиты, — заметил Жарынин. — Как же ваш Кеша умудрился наши акции профукать?

— Это ужасно! Бедный мальчик не находит себе места, — ответил Болтянский, чуть не плача. — Но ведь Кеша не директор банка, он всего лишь юрист. Кто мог предвидеть? Он думал, он рассчитывал…

— Сомневаюсь!

— Неужели вы в чем-то подозреваете Кешу?! — вскричал несчастный старик.

— Вы тоже рассчитывали на античный хор! И что же? — упрекнул Кокотов соавтора. — Ян Казимирович, как вы все-таки решили наказать Проценко?

— Бренчу пришла в голову гениальная идея! — фельетонист благодарно кивнул автору «Беса наготы».

Когда играют «Прощальную симфонию» Гайдна, каждый музыкант, закончив свою партию, гасит свечу и покидает оркестр, и так до тех пор, пока на сцене не остаются одни пюпитры. Хитроумный виолончелист предложил, чтобы каждый ветеран, уходя из столовой, в знак презрения швырял грязную тарелку на стол обжоре, давно уже питавшемуся, как сыч, в одиночестве. Приняли единогласно, во время завтрака апробировали, а за обедом триумфально повторили… Кокотов глянул на Проценко: тот с весенней мечтательностью пил из стакана какао цвета бабушкиных чулок, даже не замечая стопок грязных тарелок, грозно накренившихся на него, подобно пизанским башням.

— Конечно, этот троглодит делает вид, будто ничего не происходит, — объяснил Болтянский. — Бодрится. На самом деле он страшно задет и скоро умрет от позора!

— Что-то непохоже! — хмыкнул Жарынин.

— Нет-нет — обязательно умрет! Он растерян. Когда ему сегодня не привезли обед из ресторана, он обещал всех засудить. Евгения Ивановна испугалась и дала ему какао. Зря!

— Да ему все хреном по барабану! — добавила Татьяна, выставляя перед Жарыниным обед.

Наблюдательный, как все писатели, Кокотов сразу заметил: порции, которые накануне суда чудесным образом увеличились, теперь, после проигрыша, снова уменьшились. Официантка выдала режиссеру на первое детскую тарелочку оранжевого борща с плевком сметаны, на второе — горстку гречневой каши и котлету размером с шоколадную конфету, а на третье — стакан мутного компота, содержащего вместо сухофруктов ошметки вроде ила.

— Что ж так? — горько спросил игровод, кивая на вопиющий пищевой минимализм.

— По зубам и кость! — загадочно ответила Татьяна.

Зато порции, возникшие перед Кокотовым, вызвали всеобщую зависть: борщ достигал краев большой взрослой тарелки, сметана в бордовом океане смахивала размером и очертаниями на полноценную Антарктиду, гречневая каша изобильно сыпалась на скатерть, а котлет было четыре. Компот состоял весь из сочных набухших сухофруктов, впрессованных в стакан: изюм, инжир, урюк и даже большая сморщенная груша.

— Не понял! — удивился Дмитрий Антонович.

— А что непонятного? — с кухонным вызовом ответила официантка. — Если мужик от баб запирается, ясно дело: болеет! Надо есть побольше! Кушай, Андрей Львович! Мой-то дурак только водкой лечится. И что? Хоть бы насморк подхватил, гад, недельку побюллетенил — проводку поменять. Сгорим ведь…

Сказав это, она достала откуда-то еще одну порцию второго, без уважения бухнула перед режиссером и укатила. Жарынин опустил голову и несколько минут сидел в тяжелой, жуткой неподвижности. От унижения он вспотел, и мелкие капельки выступили на его сморщенной лысине.

— Капустки! Ламинария делает человека практически бессмертным! — весело, чтобы замять неловкость, предложил Болтянский.

— Спасибо, — вздрогнув, отказался Кокотов и уткнулся в тарелку.

— Нет, Ян Казимирович, — хрипло возразил игровод. — Бессмертным человека делает шедевр или подвиг!

— Сен-Жон Перс? — догадался старичок.

— Он самый!

Писодей еще ниже склонился над своим борщом, пустым, как предвыборная программа.

— Я, кажется, обещал рассказать про Бронислава? — Фельетонист явно старался развеять тоску соавторов. — Слушайте. Он поначалу служил в Львовском военном округе при генерале Сикорском. Потом его перевели в «двуйку» польского Генштаба…

— А правда, что Ласунская делала аборт от Номадова? — Дмитрий Антонович попытался перевести стрелку разговора, но опоздал.

Паровоз семейной саги Болтянских уже тяжко тронулся по ржавым рельсам старческой памяти и попер, попер, грохоча колесами событий на склеротических стыках.

— …В Пилсудском Броня к тому времени разочаровался. Маршал предал идеи социализма, в которые мы все тогда верили, а к старости вообще стал диктатором, заподозрил любимую жену в шпионаже и отправил в тюрьму. А когда он начал готовиться к войне против СССР, Бронислав понял, что главный начальник государства ведет страну к гибели, и стал отправлять Станиславу в Москву секретную информацию о контактах Варшавы с Берлином. Но в 1937-м, узнав об аресте брата, Броня оборвал все связи с советской разведкой. А потом Гитлер потребовал себе Гданьск, гордые шляхтичи ему отказали, и немцы за неделю взяли Варшаву. Знаете, кавалерия против танков… Польский генштаб с самого начала потерял управление войсками, и Бронислава командировали в Брест-Литовск для согласования действий. Но там уже был Гудериан. Брат попал к немцам. Потом Красная Армия вступила в Западную Белоруссию, и произошел обмен пленными. Простых польских солдат чекисты распустили по домам, а вот офицеров, осадников, жандармов и прочий классово чуждый элемент интернировали. И Броня оказался в лагере под Смоленском…

153