Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 68

— Завидуете? — усмехнулся писодей с ленивой дерзостью.

— Я? Нет, просто думаю: отобрать у вас аванс или начать регулярно бить? Выбирайте!

Автор «Жадной нежности» нащупал в боковом кармане похудевший бумажник. Большую часть денег он спрятал в квартире, как обычно, во втором томе «Коммунистов» Луи Арагона, купленных в шестидесятые годы Светланой Егоровной в нагрузку к сборнику Сергея Есенина «Отдам все сердце октябрю и маю…» Много лет назад, получив первый серьезный гонорар и не доверяя банкам (справедливо, как показал дефолт), Кокотов оборудовал тайник: в каждой из восьмисот страниц эпопеи, сочиненной сюрреалистом-расстригой, он вырезал прямоугольник размером с купюру. В результате получилось вместительное секретное углубление, скрытое от чужих глаз переплетом. В нем-то и хранились скромные сбережения.

— Что молчите? — спросил Жарынин.

— Думаю…

Кокотов и в самом деле думал. Возвращать деньги, ставшие уже частью его жизни, конечно, не хотелось, а узнать на себе, что такое джеб, тем более. Он собрал разбежавшееся сознание в кулак и заговорил свежим заинтересованным голосом, словно пытливые мысли о новом сюжете не покидали его ни на миг:

— А если, допустим, Юля с Борей у нас знакомятся, ну… э-э-э… например… в… «Аптекарском огороде»?

— Где-е?

— Вы что, никогда не были в «Аптекарском огороде»? — удивился писодей так, будто речь шла о скверике перед Большим театром, где в советские годы кучковались гомики, а нынче тусуются геи.

— Не-ет, не был… — чуть растерялся режиссер.

— Это же прямо возле метро «Проспект Мира». Его еще Петр Первый основал!

— Метро?

— Огород!

— Это забавно! Ну и?

Кокотов принялся бойко рассказывать про «Аптекарский огород», этот уникальный оазис редкостной флоры посреди асфальтово-бетонной Москвы. Особенно ярко и подробно он расписал трехсотлетнюю лиственницу, пруд, вырытый в восемнадцатом веке, а затем углубился в ботанические диковины, вроде листовника сколопендрового и лилии слегка волосистой.

— Слегка? Неплохо! — кивнул Жарынин и с одобрением посмотрел на соавтора. — Значит, даже листовник сколопендровый там есть?

— Есть.

— С ума сойти! И что же делает в этом огороде наша Юлия?

— Ну, не знаю… Гуляет с ребенком или читает…

— Нет! Никакого ребенка! — режиссер сердито стукнул по рулю. — Куда его потом девать? Это же не котенок, черт побери: отдал в хорошие руки и забыл. Замучаемся к бабушкам пристраивать. А убивать детей нельзя. Даже в кино. Наша Юлия — одинокая замужняя женщина. Это понятно? Она тихо сидит на лавочке и читает. Кстати, эта ваша подружка замужем, с детьми?

— Нет, в разводе. Дочь, взрослая, в Америке.

— Я так и думал. К тому же работает в банке. Не женщина, а мечта одинокого обалдуя, вроде вас. Что она читает?

— Не знаю. Мы еще с ней не настолько близки…

— Неужели? — Режиссер насмешливо дернул косматой бровью. — Я вас спрашиваю, что читает наша Юлия?

— Может, детектив Морилиной?

— Никогда! Женщина скорее заболеет простатитом, чем напишет приличный детектив.

— А как же Агата Кристи?

— Это псевдоним, вроде Аннабель Ли.

— Может, Демьяна Волова? — смутившись, предложил Кокотов.

— Нет, у него все силы уходят на любовь к себе — на литературу не остается.

— Радмилу Улиткину!

— Наша Юлия — русская женщина. Зачем ей нудные истории из жизни отъезжающих на историческую родину? Думайте!

— Виктора Белевина?

— Вы еще нашей девочке галлюциногенных мухоморов предложите!

— Виктора Урофеева?

— Юля — приличная женщина и не терпит матерщину. Пусть его читают западные русисты — им нравится.

— Макунина?

— Нет, он пишет ради премий, а как сказал Сен-Жон Перс: «Путь к забвению вымощен „Букерами“».

— Ольгу Свальникову?

— Кокотов, вы что — садист?

— Михаила Пшишкина?

— Вы сами-то пробовали эти филологические водоросли?

— Нет.

— А зачем подсовываете нашей Юленьке?

— Ну, даже не знаю… — беспомощно развел руками Кокотов.

— Эх, вы! Юлия будет читать Толстого. «Крейцерову сонату». Да! Ее брак зашел в тупик, и она, как настоящая русская женщина, ищет выход не в чужих постелях, а в умных книгах. Юлия моложе своего мужа и вышла за него, конечно же, не по любви, а из странной уверенности в пожизненной невозможности счастья. Такое часто случается почему-то именно с красивыми, умными и тонкими женщинами. Умные дурнушки и дебильные красотки этим недугом почти никогда не страдают. Замечали?

— Замечал. А выйти замуж ее уговорила мама! — наябедничал писодей.

— Как зовут маму?

— Анна Ивановна.

— Ах вы, лентяй! Ладно, пусть будет Анна Ивановна. В молодости она играла в народном театре, мечтала захомутать солидного человека с должностью и содержательной сберкнижкой, но вышла всего лишь за скромного программиста. На досуге он мастерил из канцелярских скрепок холодное оружие: копья величиной с иголку, стилеты размером с ресничку и так далее…

— Зачем?

— Ему так нравилось. И учтите, коллега: у мимолетного персонажа должна быть какая-нибудь чудинка, чтобы зритель запомнил. Поняли? Имя отца? Но помните — это имя чудака…

— Юрий Венедиктович?

— Еще почудней!

— Юрий Вильямович.

— Почему Вильямович?

— У меня есть знакомый писатель. Козлов. Юрий Вильямович.

— Хорошо! Но отец нам не понадобится. Он умер от сепсиса, когда дочке исполнилось десять, укололся рапирой величиной с осиное жало. Да-с… Юля в минуты сомнений будет перебирать оставшиеся от него крошечные кинжалы, пики, сабли — и плакать. Вообразите: скользнув по щеке, летит вниз горькая слеза, и в ней тонет двуручный меч крестоносца. Ах, как я это сниму! Представляете?