Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 72

— О, мой рыцарь! Это вы?

— Я…

— Почему же не отвечаете?

— Я…

— Знаю, вы заняты. Творите?!

— Немного…

— Тогда буквально три слова. Завтра я заеду за вами в Ипокренино. Вы соскучились? Я — страшно. До встречи, мой спаситель, до встречи, Андрюша! — страстной скороговоркой выпалила она, вложив в имя «Андрюша» томительную память о разнузданной незавершенности той ночи.

— До завтра, Наталья Павловна! — чуть громче, чем надо, произнес автор «Полыньи счастья», косясь на орлиный профиль игровода, нахохлившегося в завистливом презрении.

— Вы закончили?

— Да…

— Я вас не очень отвлекаю нашим сценарием?

— Совсем нет.

— Еще раз достанете телефон — выброшу в окно!

— Меня?

— Телефон. Отвечайте: когда они станут любовниками?

— Думаю, через недельку… — поколебавшись, ответил писодей.

— Кокотов, вы скучны, как жилищный кодекс. В тот же день! Той же ночью. Они целуются в зарослях… в зарослях… Ну, подсказывайте!

— Рододендрона…

— Вы мстительное ничтожество!

— Снежноягодника…

— Лучше!

— Лунника убывающего.

— Отлично! Они целуются в зарослях лунника убывающего. Смеркается. Райский огород закрывается на ночь. Проходит сторож с колотушкой. А они прячутся, остаются одни и любят друг друга под луной. Как Львов и Лика в «Гипсовом трубаче».

— Как Львов и Лена, — мягко поправил Кокотов. — Но у меня в рассказе лес, а это — маленький парк посреди Москвы. Там охрана…

— Плевать! Охрана пьет пиво и смотрит футбол.

— А Черевков?

— В командировке.

— Ника?

— Анита.

— Ника.

— Да, Ника… Осталась ночевать у подруги, сиречь у Молокидзе.

— Может, все-таки дать им хотя бы день-два, чтобы привыкли друг к другу? Тайное свидание. Первый поцелуй. А то так сразу… под луной… — засомневался автор «Беса наготы».

— Кокотов, в вас течет кровь лабораторной лягушки! Настоящая любовь сваливается на человека, как сталактит. Бац в темечко! Вот вы долго ухаживали за вашей Нинчушкой?

— Нинёнышем, — сварливо поправил Андрей Львович. — С выпускного вечера.

— Да-а? Долго. Сочувствую. А за Лапузиной?

— С пионерского лагеря…

— Да-а-а? Никому этого не говорите. Наши герои соединятся сразу, в день знакомства. Я вам обещаю! Ах, как я это сниму! Ночной город, мигая воспаленными окнами, обступает огород со всех сторон, порывы ветра треплют экзотические кроны и душные соцветья, а они, как Адам и Ева, сияя в ночи лунной наготой, никак не могут насытиться друг другом… А потом усталые, но довольные, Боря и Юля остудят свои разгоряченные тела в тайной прохладе старинного водоема. Не возражаете?

— Угу, — кивнул писодей, подумав, что никогда бы не пустил в этот пруд Обоярову.

Во-первых, там наверняка водятся пиявки и лягушки. Во-вторых, она бы вышла потом на берег, вся облепленная ряской и тиной, а душевых кабинок там нет. Не Сочи! Конечно, можно потом омыться в бассейне с золотыми рыбками. И он вообразил бескомпромиссно нагую Наталью Павловну, плывущую в зеленой воде, как богиня, в ореоле медлительных вуалехвостов. Однако его фантазии были внезапно прерваны «Полетом валькирий».

— Как? Не может быть! Предатель! — нахмурился Жарынин. — Заприте его и никуда не выпускайте! Что? Нотариуса? Вызывайте! Да, за мой счет. Мы уже близко…

— А что случилось?

— Измена! Нет ничего хуже вероломной старости! — ответил игровод и нажал педаль газа.

24. КОНДИЦИИ КОРОЛЯ ЛИРА

Белоколонное «Ипокренино» выткалось из легкого сентябрьского воздуха, словно усадебная греза Борисова-Мусатова. Однако вместо завитых барышень в кринолинах и шалях, вместо дворяночек, томящихся у водоема, подоспевших соавторов ждали у балюстрады встревоженный Огуревич, тоскующие бухгалтерши и Ящик со своей Златой. Валентина Никифоровна скользнула по Кокотову показательно равнодушным взором, каким женщины частенько награждают былых постельных сообщников. А Регина Федоровна, не выдержав, кинулась к режиссеру на шею:

— Дима!

— Выздоровела? — Он огладил ее движением коннозаводчика.

— Совсем! — ответила она с придыханием.

— Где этот старый обжора? — грозно спросил Жарынин.

— У себя… — хором ответили встречающие.

— Он ни с кем еще не виделся?

— Нет, — доложил старый чекист.

— По телефону разговаривал?

— Нет, мы обрезали провод, — сообщила Злата.

— Интернет?

— Ну что вы, он даже мобильным не пользуется — боится рака! — объявил Огуревич.

— Отлично! Пошли! — режиссер двинулся к двери.

Все устремились за ним, словно сподвижники за вождем. Справа на плече повисла соскучившаяся Регина, слева семенил, докладывая, Ящик. Остальные растянулись догоняющей свитой.

— Задание выполнено! Список готов, — отрапортовал Ящик.

— Отлично! Они догадались?

— Нет, я сказал, что собираю подписи против вертолетной площадки у газовиков.

— Оригинально!

— А куда мы идем? — уточнил Андрей Львович.

— К Иуде!

— Куда-а?

— К Проценко.

— Это из-за него весь сыр-бор?

Игровод дико глянул на соавтора и внезапно остановился, стряхнув с плеча Регину Федоровну. Старый чекист по инерции пробежал несколько шагов вперед, продолжая информировать центр о морально-политических настроениях насельников. Кокотов тоже встал, а Валентина Никифоровна, набежав на писодея, от неожиданности мягко толкнула его грудью и смутилась до румянца. Разогнавшись вслед за вождем, массивный Огуревич, будто слон, чуть не затоптал миниатюрную Воскобойникову. В результате в коридоре образовалась небольшая толпа, напоминающая митинги времен поздней перестройки.