Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 87


К оглавлению

87

Старички, оценив пикантность режиссерской задачи, одобрительно хихикнули. Саблезубова осуждающе покачала головой и посмотрела на подростков. Злата сердито дернула расплывшегося Ящика за рукав, а внебрачная сноха Блока мечтательно потупилась. Но игровод, охваченный безжалостным вдохновением, ничего этого не заметил:

— Теперь мне нужен Ибрагимбыков. Добровольцы! Я жду!

Никто из ветеранов не вызвался, все отводили глаза, как в детстве, когда, играя в войну, никому не хотелось изображать «немца», всем хотелось быть «нашими». Игровод еще раз внимательно осмотрел «хор» и, ухмыльнувшись, указал на соавтора:

— Что ж, Кокотов, придется вам отдуваться. Вы Ибрагимбыков. Вы сволочь, законченный негодяй, подонок. Осилите?

— Попробую, — пожал плечами Андрей Львович, уловив на себе удовлетворенный взор Валентины Никифоровны.

— Запоминайте роль: вы нагло спокойны, вы заплатили — и закон теперь ваш с потрохами! Вы презираете ветеранов. Они для вас живые обломки проклятого социализма, омерзительного строя, когда вам приходилось заниматься спекуляцией в общественных туалетах или мелким обвесом в высокогорном сельпо. А теперь вы хозяин жизни! И это старичье еще осмеливается судиться с вами! Хамы! Опилки истории! Понятно?

— Нет, не понятно. Если я все оплатил и все предрешено, зачем же нам весь этот античный хор?

— Какой античный хор? — встрепенулся Болтянский.

— Это Андрей Львович для образности так выразился, — успокоил Жарынин. — Вчера впервые прочитал Аристофана и до сих пор ходит под впечатлением. Раньше ему не доводилось. Был занят. Аннабель Ли, знаете ли, очень требовательная женщина! — высказался, багровея от неудовольствия, режиссер.

— Аннабель Ли? — хмыкнула Валентина Никифоровна. — Я читала «Преданные объятия». Она, кажется, нерусская? Андрей Львович, вы с ней знакомы?

— Я… видите ли… — замямлил смущенный писодей.

— Андрей Львович ее переводит. С нерусского… Ну хватит, хватит о пустяках! — свеликодушничал игровод и громко хлопнул в ладоши. — Мы отвлеклись. А вам, Кокотов, и не надо понимать тайный замысел режиссера, ваше дело — исполнять. Если бы все актеры, вместо того чтобы учить роли и вживаться в образы, лезли с советами к постановщику, не было бы ни «Амаркорда», ни «Весны на Заречной улице»! Ясно?

— Ясно! — кивнул Кокотов и покорно уселся на указанное место, удерживая на лице порученное выражение.

— Теперь адвокаты… Кто будет Морекоповым?

— Разрешите мне? — просительно привстал Жуков-Хаит. — Он мой дальний родственник.

— Отлично! Но родственные чувства придется отбросить. Адвокаты аморальны по роду деятельности. Сегодня защищает мать Терезу, завтра — Чикатило. Причем, с одинаковым усердием. И то, что сейчас «Эмма» на нашей стороне, ничего не значит. Завтра он может защищать Ибрагимбыкова или серийного педофила. Кстати, неведомый нам пока еще адвокат Ибрагимбыкова — такой же фрукт. Владимир Борисович, не откажите в любезности!

— Я готов! — ответил доктор, крутанув казацкий ус.

— Садитесь рядом с Кокотовым, перешептывайтесь! Напоминаю: адвокаты, как судья и секретарь, отлично понимают смысл фарса. Они игроки, шахматисты и будут двигать по доске фигуры, даже если пешки и ферзи вылеплены из разноцветного дерьма. Ясно? Им важно одно: поставить процессуальному оппоненту юридический мат любой ценой, даже если потом придется долго мыть руки с мылом и проветривать одежду. Во время прений сторон они переглядываются, словно врачи, которых раковый доходяга расспрашивает о гомеопатии. Переглянулись! Мило! Но вы, Федор Абрамович, все-таки по-родственному щадите Морекопова. Жестче! И отбросьте наконец ваши местечковые симпатии!

— Я бы попросил! — Жуков-Хаит дернулся так, что чуть не уронил с головы кипу.

— Бросьте! — успокоил его игровод. — В суде нет ни эллина, ни иудея, только закон и деньги! Еще раз переглянулись! Лучше! Кого нам сейчас не хватает? — спросил Жарынин и сам же ответил: — Пристава на случай драки в зале. Где Агдамыч?

— Тут я! — Последний русский крестьянин вынул гвоздодер из «дощаника» и положил, как ружье, на плечо.

— Отлично! Все маски надеты. Повторяю задачу. Наша цель — судья Добрыднева. Мы должны пробить ее слезонепробиваемый жилет!

— Что, простите? — не понял Чернов-Квадратов.

— Не важно! Мы должны достучаться до ее совести! Итак, все участники процесса в сборе, сидят, волнуются. Судьи и секретаря еще нет: они допивают чай с тортом, который принес им какой-нибудь обаятельный алиментщик. Но мы, друзья, не бездельничаем, мы работаем, мы с ненавистью глядим на Ибрагимбыкова и тихо скандируем: «Позор, позор, позор, позор!» Попробовали!

Послышались нестройные заунывные проклятья, напоминающие хор привокзальных нищих из оперы «Дети Розенталя».

— Нет! — отмел Жарынин. — Не верю! Надо тихо, но со скрытой угрозой. Представьте себе, коллеги, море серной кислоты, мерным прибоем набегающее на мертвый берег! Ш-ш-ш-и-и-х… Позо-о-р! Поз-о-ор… Иоланта Макаровна, покажите им!

Пока Саблезубова, гордясь доверием, сосредотачивалась и вживалась в предложенные обстоятельства, игровод успел шепнуть соавтору, что эта суровая дама в свое время довела двух директоров театра — одного до инсульта, второго до инфаркта. Наконец угрюмая старуха, мрачно сощурившись, прошипела: «Позо-ор-р! Позо-ор-р…» Ветераны повторили, и режиссер остался доволен.

— Отлично! Отдыхаем. Теперь, Валентина, ты выходишь из служебной комнаты в зал, осматриваешься и объявляешь: «Встать, суд идет!» — Жарынин снова подмигнул писодею. — Все встают, продолжая скандировать: «Позор, позор, позор…» Ибрагимбыков презрительно улыбается, но в глубине души он задет. Вы же, Владимир Борисович, смотрите на все это с усталой снисходительностью и думаете о другом процессе, который у вас завтра, а вы еще не заглядывали в материалы дела. Так! Славно! Морекопов тем временем громко урезонивает своих подопечных, а сам незаметно, как хоровой дирижер, отбивает рукой такт: «Позор, позор, позор!» Великолепно, Федор Абрамович! Входит судья Добрыднева. Регина, пошла! Она хмурится, призывает к порядку, грозит удалить всех из зала. Вы повторяете речевку еще один раз, запомните: один раз, замолкаете и садитесь… Сели! А вас, мои молодые торсионные друзья, еще нет. Вы, как всегда, опаздываете. Но едва все сядут, вы тут как тут. Надо дать вам знать, когда входить…

87