Конец фильма, или Гипсовый трубач - Страница 101

101

Спас меня случай. Зануда Трейли, собираясь на пенсию, решил заработать на домик в Майами и стал осторожно, через двойных и тройных агентов подыскивать покупателя на очень интересное досье, из которого следовало: ни на какую Луну американцы не высаживались. Это была гениальная инсценировка, поставленная Стэнли Кубриком в павильоне Голливуда, циничная мистификация, разводка. Провокация удалась: Политбюро, наращивая расходы на космос, лишало самого необходимого стариков, матерей и детишек, подтачивая основы социализма. Жадная Джуд, мечтая о квартирке на Елисейских полях, сняла себе копию с досье. Однажды, наглотавшись камасутрина, я уездил девчонку до сонной комы и полночи фотографировал страницы сенсационной папки…

— Чего наглотавшись?! — жарко оцепенел Кокотов.

— Камасутрина, — объяснил старый грушник. — При Советской власти его тайно закупали в Индии малыми партиями — только для номенклатуры и спецслужб. А вы не знали? Теперь он в каждой аптеке…

— Правда? — Влюбленные переглянулись.

— Не может быть! — затосковал автор «Преданных объятий», ощутив в паху тянущую боль по выброшенным деньгам.

— Но это одно только название, подделка. Настоящий камасутрин теперь не найти. Говорят, это фантастика! Он превращает мужчину в боевую машину любви!

— Придется вам, коллега, ограничиться виагрой, — уязвил игровод.

— Спасибо, я никогда не пользуюсь афродизиаками! — фыркнул писодей.

— Правильно, — похвалил Жарынин. — Лучший стимулятор — любовь!

— Так вот… — продолжил Степан Митрофанович. — Купить досье у Трейли вызвался один богатый греческий коммунист, на самом деле тайный агент ЦРУ. В результате мой босс, так и не выйдя на пенсию, насмерть подавился кубиком льда, выпивая свой двойной утренний скотч. А бедняжку Джуд упекли в психушку с жутким диагнозом: «агрессивная нимфомания, осложненная латентной некрофилией». Или наоборот, «агрессивная некрофилия, осложненная латентной нимфоманией». Не помню. Давно было. Не дожидаясь ареста, я ушел в бега. О том, как меня тайно вывозили на родину с труппой Московского цирка в шкуре дрессированного тюленя, сдохшего во время гастролей, умолчу. Есть эпизоды, о которых лучше не вспоминать. Лежа в чане с водой и шевеля для живости ластами, я с минуты на минуту ждал разоблачения. Но к счастью, накануне отъезда сразу два наших циркача, икариец и жонглер, попросили в Штатах политического убежища. Шум, пресс-конференции… Америкосы обрадовались, загордились и потеряли бдительность — не осмотрели каждого тюленя в присутствии ветеринара.

Вернувшись в Отечество, я немедленно набил морду Аркашке Гайдамацкому, помирился с Искрой, отоспался, получил партвыговор за рукоприкладство и орден за досье, которого больше никто не видел. Оно и понятно: план освоения космоса сверстан, утвержден съездом партии, деньги выделены, вакансии заполнены. Ну кто будет объяснять, что это нас так американцы разводят? Партбилет, как и печень, у каждого один. А твоему отцу, Юленька, было в ту пору всего-то ничего, и он долго потом еще сторонился меня, отказывался звать папой и спрашивал, когда же придет дядя Аркаша — играть с мамой в лошадку…

Сказав эти горькие слова, генерал надолго замолчал, а в его глазах заблестели слезы.

— Может, не надо? — усомнился писодей.

— Надо, Кокотов! Мы с вами реалисты. А жены изменяют всем. Даже нелегалам. У меня тоже был роман с женой резидента. Но об этом ни слова. И не заговаривайте мне зубы! Отвечайте, где мы спрячем Кирилла?

— Может, в каком-нибудь бункере?

— В каком бункере? Даже Саддам Хусейн в норе отсидеться не смог! Думайте! Влюбленных надо спасать. Вообразите, они сидят, обнявшись, бедные затравленные голубки, а старый разведчик смотрит на них с тем нежным пожилым сообщничеством, с каким дворовый пенсионер глядит вослед увитому розовыми лентами, истошно сигналящему свадебному лимузину. В этом взгляде нет уже ревности к чужой молодости, зависти к свежей чувственности потомков или тоски по былому упоительному рабству похоти. Но зато есть в этом взгляде мудрая радость за тех юных безумцев, кому уходящее поколение завещает сладкую телесную суету, довольствуясь воспоминаниями, покоем и головокружительной загадкой смерти. Кокотов, почему вы за мной не записываете? — удивился Жарынин.

— Я запоминаю… — рассеянно ответил писодей. — Отдайте телефон!

— Скажите, куда мы спрячем Кирилла, тогда отдам!

— Пока не знаю. Надо покумекать… — отозвался Андрей Львович, испытав к слову «покумекать» физическое отвращение.

— Кумекайте! За что я вам плачу?

В кармане жарынинской куртки булькнула пленная «Моторола», извещая о новой доставленной эсэмэске. Жарынин не отреагировал.

— Дайте! — взмолился автор «Жадной нежности».

— Возьмите, мой рыцарь! — режиссер величественно подал ему трубку. Однако стоило писодею протянуть руку, садист быстро убрал мобильник в карман. — Ну и куда же мы спрячем Кирилла?

— В карман! — зло ответил Кокотов.

— Что-о?

— Ничего. Уменьшим и спрячем в карман или… в косметичку… — сварливо повторил Андрей Львович, вспомнив навязчивую идею Обояровой всюду носить своего героя в сумочке.

— Как это уме-е-еньшим? — угрожающе поинтересовался игровод.

— Очень просто… В какой-нибудь лаборатории ГРУ изобрели такие таблетки, лилипутин… Форте…

— Зачем ГРУ лилипутин форте?

— Ну как же… Двойники, лазы под Шпрее… А маленького сунул за пазуху и повез, куда надо…

— Кто им дал лилипутин форте?

101